Когда этика мешает генетике

В современной науке на некоторые генетические исследования наложены табу, поскольку, во-первых, общество ещё не оправилось от недавних исторических травм, а во-вторых, люди не могут (или не хотят) делать различий между научными данными и их общественной интерпретацией.

Когда в 2010 году Стивен Сюй (Stephen Hsu), физик-теоретик из Орегонского университета (США), и его коллеги из института BGI в Китае запустили проект по выявлению генетических оснований интеллекта, они и предположить не могли, сколь бурную реакцию это вызовет. Исследователи собирались прочитать ДНК двух тысяч человек, у большинства из которых IQ был выше 150: полученные данные должны были показать, как зависят (если зависят) интеллектуальные способности от генетического портрета человека.

Едва начавшись, проект подвергся жесточайшей критике. Например, психолог Джеффри Миллер (Geoffrey Miller) из Нью-Йоркского университета (США) вообще обвинил китайцев в том, что они собираются «фильтровать» людей ещё на стадии эмбриона, отбирая тех, чьи гены допускают высокое умственное развитие. По другим комментариям получалось, что исследователи едва ли не хотят возродить евгенику, со всеми вытекающими сегрегационными и дискриминационными последствиями.

Гены, разумеется, влияют на работу нервной системы, на поведение человека и животных, однако генов, имеющих к этому отношение, существует великое множество, и по отдельности их эффект может быть вообще не заметен. Анализировать же сразу всю генетическую массу можно только в очень масштабных исследованиях, а масштабность сейчас почти всегда означает публичность, а вслед за публичностью на такие проекты обрушиваются обвинения едва ли не в фашизме. Это связано во многом с тем, что ген до сих пор считают воплощением судьбы, что некоторая сумма генов, как полагают, способна определить поведение человека, невзирая ни на какие внешние условия. Сами генетики так уже давно не думают; в конце концов, достаточно вспомнить, что окружающая среда с помощью эпигенетических механизмов может выключить или включить какой-нибудь ген. Но если даже не обращаться к науке — не означает ли такая боязнь «интеллектуально-генетических» исследований заранее сформированной убеждённости в том, что гены действительно однозначно формируют психический портрет (и потому «давайте не будем вскрывать эту связь, дабы не допустить сегрегации и дискриминации»)? Нет ли парадокса в том, что общество гораздо раньше генетиков пришло к выводу, что между интеллектом и генами существует однозначная связь?

Запретных тем в современной генетике несколько; исследователей всячески «отговаривают» заниматься ими, используя подчас сугубо экономические инструменты. Поскольку учёные сами себе денег не печатают, некоторые области науки так и остаются «белыми пятнами». Одно из самых мощных табу лежит, разумеется, на генетике интеллекта. С тех пор как Фрэнсис Гальтон ввёл в обиход термин «евгеника», систематизировал идеи, относящиеся к ней, и рассмотрел её в аспекте эволюционного учения, самые разные страны успели попрактиковаться в стерилизации и изоляции от общества «умственно недоразвитых» (в их число попадали не только люди с очевидными нарушениями высшей нервной деятельности, но и те, кто по какой-то причине находился на нижних ступенях социально-экономической лестницы, а также национальные меньшинства). На ум сразу приходит фашистская Германия, однако административно-принудительная евгеника имела место и в США, и в Канаде, и в Швеции.

Собственно говоря, сегодня тесты на интеллект не могут разделить врождённую и приобретённую его части, хотя кажется очевидным, что некоторые стороны интеллекта могут быть развиты тренировками. Тем не менее считается, что примерно половина интеллекта может быть отнесена на счёт генов. При этом ни одного гена, который обнаружил бы жёсткую связь с интеллектуальным развитием, до сих пор не найдено, а те случаи, когда между геном и интеллектом удавалось найти хоть что-то, нуждаются в перепроверке.

В прошлом году Кристофер Шабри (Christopher Chabris) из Юнион-колледжа (США) вместе с большой международной командой исследователей опубликовал в Psychological Science статью, в которой сделал некоторые выводы о взаимосвязи трёх генов со школьными успехами. Хотя на основании таких данных можно было бы, например, сконцентрировать педагогические усилия на тех, кому обучение даётся не так легко, авторов работы обвинили в стандартном списке евгенических грехов, который увенчивало обвинение в аморальности. Впрочем, всю эту хулу можно вернуть самим обвинителям: они, стало быть, заранее уверены, что «неполноценных» учеников будут притеснять в школе?

Проект Стивена Сюя пока что продолжает работать, хотя сам г-н Сюй подлил масла в огонь, неосторожно сказав о том, что уверен в предсказательной силе будущих результатов. Это, конечно, неправильно: зачем же обсуждать ещё не полученные результаты? Впрочем, его коллеги согласны с тем, что работа поможет понять многое в формировании интеллекта, а уж какие выводы сделает из неё общество, гуманистические или наоборот, зависит от него самого.

Едва ли не большее табу, чем на генетике интеллекта, лежит на генетических исследованиях человеческих рас. Исторический фон тут почти тот же самый: расовые различия, в том числе в психической организации, служили в прошлом поводом к подавлению, унижению и истреблению целых этносов. Сегодня любой, кто захочет заниматься генетикой рас, навлечёт на себя подозрительные взгляды: с какой это целью?!

Сейчас принято считать, что расовых различий между людьми гораздо меньше, чем, скажем, между двумя людьми одной расы, и расовый признак в генетике вряд ли может пригодиться хоть для чего-нибудь. Межпопуляционные различия, по мнению учёных, отражают скорее географическую «судьбу», историю миграций популяции и историю бракосочетаний в ней (чтобы не сказать — историю размножения).

Однако некоторые не прочь испытать это табу на прочность: например, в 2005 году генетик Брюс Лан (Bruce Lahn) из Иллинойсского университета в Чикаго (США) объявил, что два гена, имеющих отношение к развитию мозга (и, вероятно, к развитию интеллекта) эволюционировали по-разному у этнических европейцев и этнических африканцев. Что тут началось, легко представить. Спустя два года Брюс Лан и его коллеги выпустили новую статью, в которой говорилось, что разное эволюционное развитие упомянутых генов не связано с уровнем интеллекта. Однако на неё почти не обратили внимания — поскольку продолжали обсуждать предыдущую «аморалку». Любопытно, что многие попрёки сводились к тому, что учёные не осознавали последствий своих исследований. Иными словами, общество тут само с готовностью принимает роль жестокого и не очень умного ребёнка, о возможных шалостях которого должны заботиться господа учёные.

Сам г-н Лан уже отошёл от исследований генетики рас, но призывает тех, кто хочет ею заниматься, к большей открытости и диалогу с обществом. Впрочем, иногда в его словах проскальзывает рекомендация вести такие работы за пределами Соединённых Штатов, где нет фантомных болей после расистского прошлого и где это прошлое не превратилось в повод для политических клоунад, подделывающихся под научную дискуссию.

Ещё одно этическое табу, хотя и несравненно более мягкое, касается исследований генов, которые могут определять склонность к насилию. Около десяти лет назад судебный психиатр Трейси Гантер (Tracy Gunter) из Индианского университета (США) предположила, что склонность человека к насильственным действиям зависит от гена фермента моноаминоксидазы А (МАОА; этот фермент регулирует работу в головном мозге нейромедиаторов дофамина и серотонина). Об этом гене к тому времени стало известно, что он помогал преодолеть последствия насилия, пережитого в детстве, а если ген был малоактивен, человек с большой вероятностью погружался в криминал.

Трейси Гантер попыталась развить эту тему, но вскоре натолкнулась на известную сложность: невозможно было точно понять, какое поведение можно считать потенциально криминальным и как различить врождённые и внешние факторы, кои такое поведение провоцируют. Кроме того, в это же время всё большую популярность стала приобретать гипотеза, что поведение зависит от множества сложносочленённых мелких факторов, а не от пары–тройки определяющих генов. В общем, г-жа Гантер сама в итоге признала, что её первоначальные представления о генетической регуляции асоциального поведения слишком упрощали дело.

Однако, несмотря на все эти соображения и на то, что некоторые последующие работы опровергли исходные результаты относительно MAOA, ген этот приобрёл чрезвычайную популярность, и некоторые юристы стали использовать его (точнее, его «криминогенный вариант») как аргумент для смягчения приговора своим подзащитным. Впрочем, суды редко принимают во внимание смягчающие генетические обстоятельства, и генетики с ними соглашаются, говоря, что ген сам по себе не может направить человека по тем или иным поведенческим «рельсам».

То, что действие гена нужно учитывать в сумме с влиянием среды, видно на примере того же MAOA: несколько лет назад удалось обнаружить, что на его активность влияют эпигенетические факторы, которые, в свою очередь, сами зависят от курения. В данном случае, говоря о табу, имеют в виду скорее табу на однозначные интерпретации взаимосвязи гена и агрессивного, асоциального поведения, табу на игнорирование влияния среды. Однако популярность MAOA, несмотря на все двусмысленности, оказалась столь велика, что он превратился в настоящую «медийную персону». Это порой вызывает в его адрес (и в адрес тех, кто им занимается) чрезвычайно гневные инвективы.

И, наконец, ещё одно сравнительно мягкое табу связано с генетическими исследованиями сексуальности. В 1993 году генетик Дин Хеймер (Dean Hamer) из Национального института рака (США) навлёк на себя бурю критики со стороны американских республиканцев, когда сообщил, что некая область в Х-хромосоме может быть связана с гомосексуализмом. Здесь всех опять-таки возмутило то, что нетрадиционная ориентация может быть прописана «от природы». С тех пор, однако, политический ветер сменил направление, и генетики живут душа в душу с представителями секс-меньшинств: исследования лесбиянок, геев, бисексуалов и трансгендеров идут полным ходом. Табу на изучение генетических оснований сексуальности почти исчезло; любопытно, что в этом случае генетическая «судьба» не вызывает столь резкого отторжения, как в случае генетики интеллекта.

В то же время у генетиков нет единого мнения о том, какие факторы определяют сексуальный портрет. Некоторые учёные полагают, что сексуальная ориентация может зависеть от эпигенетических факторов, которые, как известно, суммируют в себе самые разные влияния, в том числе внешние. Если так, то это будет неприятным сюрпризом для некоторых активистов, которые строят свою сексуальную идентичность на жёстких генетических основаниях. Учитывая то политическое влияние, которым сейчас пользуются секс-меньшинства, нетрудно представить, что исследования по эпигенетике сексуальности могут быть заблокированы благодаря очередной «политической клоунаде».

Всё это даёт некоторое представление о том, с какими трудностями приходится сталкиваться генетикам, убеждая окружающих в необходимости их исследований. Выход тут, очевидно, в том, чтобы постоянно объяснять, что белые пятна в нынешней науке тормозят развитие науки в целом.

Легко заметить, что почти все табу происходят от нескольких общих причин: это и аксиома о равенстве всех людей, волшебным образом перенесённая в биологию, это и боязнь «судьбы», которая происходит от недопонимания взаимосвязи гена и среды, это и боязнь негативных последствий научного поиска, превратившаяся в мантру о «социальной ответственности учёного перед обществом».

Не сказать, что генетики стали первыми, кто с этим столкнулся: ведь и физиков обвиняли в бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, обвиняли вообще всех, кто имел отношение к исследованию атома, а не только создателей бомбы. Что ж, в этом случае, наверное, нужно предать анафеме Архимеда — ведь без его знаменитого закона империалистические авианосцы не бороздили бы сейчас мирные воды океана.

Подготовлено по материалам Nature News.